В пропитанной снобизмом и ароматом больших денег атмосфере «Надстройки Сарди», вознесшейся над городом на две сотни этажей, появление хорошенькой девушки никого не удивило, и не только хорошенькой, но даже красивой, такой, как эта. На этажах, расположенных ниже, к этой рыжей в зеленом костюме наверняка повернулись бы все головы, ну а здесь никто не обращал на нее ни малейшего внимания, пока она не остановилась перед столом Рона Лоуэлл-Стейна и не отвесила ему оплеуху. Хорошую, смачную, полновесную оплеуху прямо по роже.
Его телохранители, желая оправдаться за свое невнимание, теперь, преувеличенно напрягая мышцы, скрутили девушку, а один из них настолько разошелся, что ткнул ей в поясницу дулом пистолета.
— Дойдите до конца и прикажите вашим гориллам убить меня! — воскликнула она, гордо вскинув голову с прекрасными волосами, падавшими на плечи; на ее белой коже выступил румянец возмущения. — Добавьте к списку ваших преступлений еще и убийство.
Рон, который сразу поднялся, потому что всегда был вежлив с женщинами, удалил телохранителей кивком головы и обратился к девушке:
— Может быть, вы не сочтете за труд присесть и сообщить мне, какие преступления вы имеете в виду?
— Не пытайтесь морочить мне голову, вы, недоделанный донжуан. Я говорю о моей подруге Долорес, той девушке, жизнь которой вы погубили!
— Я погубил? Я был искренне убежден, что ее ждет долгая и счастливая жизнь.
На сей раз он успел поймать ее запястье прежде, чем она дотянулась до его щеки, доказав тем самым, что многолетние занятия поло, вертолетным хоккеем и стрельбой по тарелочкам пошли во благо его мускулатуре и рефлексам.
— Мне кажется, что вот так стоять здесь просто-напросто глупо. Неужели мы не можем присесть и побеседовать, как подобает цивилизованным людям, а не срываться то и дело на крик? Я намерен заказать «Черный бархат» — это шампанское — и стаут, крепкое черное пиво, которое великолепно успокаивает и укрепляет нервы.
— Я не желаю сидеть рядом с таким человеком, как вы! — выпалила она, когда нажим крепкой руки игрока в поло все же заставил ее опуститься на кресло.
— Вы-то уже знаете, что я Рон Лоуэлл-Стейн, человек, которого вы ненавидите, но сами вы мне не представились…
— Это совершенно не ваше собачье дело!
— Женщины должны уступить ругательства мужчинам: нам они удаются гораздо лучше. — Он поднял взгляд на одного из своих телохранителей, и тот вынул из карманного факса лист с распечаткой и протянул хозяину. – Беатрис Карфэкс, — прочел он. — Я буду называть вас Би, так как мне совершенно не нравятся эти классические имена. Отец… Мать… Дата рождения.., что ж, вы лакомый кусочек, вам только двадцать два. Группа крови — нуль. Профессия: балерина. — Он оторвался от текста и перевел глаза на девушку, неторопливо скользя взглядом по ее фигуре. — Мне это нравится, — чуть слышно произнес он. — У балерин такие красивые, выразительные крепкие тела…
Девушка густо покраснела и оттолкнула от себя хрустальный бокал, до половины наполненный темней жидкостью со множеством пузырьков, который поставили перед нею, но Лоуэлл-Стейн решительно пододвинул бокал обратно.
— Я не считаю, будто разрушил жизнь вашей подруги Долорес, — сказал он. — Вообще-то я думал, что облагодетельствовал ее. Однако, поскольку вы так привлекательны и откровенны, я дам ей пятьдесят тысяч долларов в качестве приданого. Это, я абсолютно уверен, восстановит ее разрушенную жизнь в глазах любого жениха.
От суммы у Беатрис перехватило дыхание.
— Не может быть.
— Я это сделаю. Но только с одним условием. Вы пообедаете со мной сегодня вечером, а потом мы посмотрим выступление Югославского национального балета.
— Вы считаете, что сможете заставить меня что-то сделать против воли? — яростно возразила девушка.
— О господи! — воскликнул он, промокая уголки глаз ослепительно белым платочком. — Я совершенно не хотел смеяться, но я не слышал подобных слов уже.., э-э.., если быть точным, я никогда не слышал, чтобы эти слова произносили вслух. Вы мне нравитесь, моя Би. Вы одна из тех благословенных натур, которые природа наделила искренней наивностью и круглой попкой, так что мой шофер заедет за вами в семь часов. А на ваш вопрос я отвечу более откровенно, чем ответил бы большинству девушек, которые видят мир в ореоле романтики, — да, я ожидаю, что вы выполните мои желания против своей воли.
— У вас ничего не выйдет!
— Ну и прекрасно, значит, вам нечего бояться. Прошу вас, наденьте свое блестящее золотое платье; мне очень хочется посмотреть, как оно на вас сидит.
— О чем вы говорите? У меня нет никакого золотого платья.
— Теперь есть. Его доставят, прежде чем вы успеете попасть домой.
Пока она думала над ответом, появился метрдотель.
— Scusi mille, мистер Лоуэлл-Стейн, но пришли гости, которых вы пригласили к ленчу.
К столу уже подходили двое лысеющих и кругленьких бизнесменов; по виду, вероятно, бразильцы. Пока мужчины пожимали друг другу руки, телохранители, взяв Беатрис под руки, подняли ее из кресла и, деликатно, но настойчиво подталкивая, повлекли к выходу. С трудом сохраняя достоинство, она, как только ее выпустили, пожала плечами и направилась к двери. Девушка пребывала в состоянии полной растерянности, и потому, совершенно бессознательно проделав все пересадки, сама не заметила, как оказалась у дверей квартиры, в которой обитала вместе с той самой Долорес, чья жизнь была разрушена.
— О пресвятая богоматерь! — оглушительно взвизгнула Долорес, как только Беатрис вошла в квартиру. — Ты только посмотри на это! — Платье, которое Долорес едва успела вынуть из нескольких пакетов, куда оно было упаковано, представляло собой мастерски скроенное и умело сшитое одеяние, воспроизводившее мириады отражений комнатной лампы в бесчисленном множестве крошечных желтых зеркальных блесток. Платье было таким роскошным, что эти блестки казались золотыми. Вообще-то они и были золотыми — самое настоящее золото 750-й пробы, — но девушки не имели об этом ни малейшего понятия.
— Это от него, — сказала Беатрис самым холодным тоном, на который была способна, и отвернулась, хотя и не без усилия, от соблазнительного наряда. Потом она рассказала подруге, что с ней сегодня произошло, а когда она закончила, Долорес погладила платье и улыбнулась.
— Значит, ты собираешься к нему на свидание? — сказала она. — Не ради меня, конечно — я хочу сказать: что такое пятьдесят тысяч! — ты же сама это знаешь. Пойди просто ради собственного удовольствия; развлекись как следует.
Беатрис чуть не задохнулась.
— Ты что, советуешь мне отправиться с ним? После того, что он с тобой сделал!
— Ну, что сделано, то сделано, и, возможно, мы сможем получить от этого какую-нибудь выгоду. То, что ты у него отвоевала для меня, мы поделим пополам. А ты к тому же сможешь как следует поесть. Хочу дать тебе только один совет: держись подальше от заднего сиденья его автомобиля.
— Ты никогда не рассказывала мне подробности…
— Не делай вида, что ты очень испугалась; все это совсем не так противно, как.., ну, я хочу сказать, что это совсем не то, что замызганное сиденье в машине какого-нибудь мальчишки из колледжа. Я возвращаюсь из театра, пытаюсь поймать такси, как вдруг ко мне подкатывает большой шикарный автомобиль, и он предлагает отвезти меня домой. Что в этом может быть дурного? Да еще с водителем и двумя лопухами на переднем сиденье. Но кто же мог знать, что окна вдруг потемнеют, свет погаснет, а вся задняя часть салона превратится в кровать с шелковыми простынями, тихой музыкой, да еще и с баром? Если уж говорить честно, дорогая, все случилось так неожиданно и было настолько нереальным, как во сне, что я даже толком не поняла, что происходит, пока это не закончилось и я не вышла из автомобиля. По крайней мере ты получишь вкусный обед. А мне досталась всего лишь затяжка на чулке, да еще я сэкономила на такси.
Беатрис ненадолго задумалась, а потом подняла глаза. Вид у нее был потрясенный.
— Ты же не хочешь хотя бы на мгновение предположить, что я.., ну, что такое может произойти и со мной? Я не из таких!
— Я тоже была не из таких, но оказалась застигнутой врасплох.
— Со мной этого не случится! — Это было сказано твердо; красивый подбородок упрямо выпячен, серо-зеленые глаза светились праведным гневом.
— Ни один мужчина не сможет заставить меня.., сделать что-нибудь такое, чего я не захочу.
— Ты им всем покажешь, моя дорогая, — откликнулась Долорес, лаская платье. — Поешь как следует.
В шесть часов лакей в ливрее принес духи — пинтовую бутылку «Арпеджио». В шесть тридцать еще один лакей — тоже в ливрее — принес палантин из выведенной при помощи направленных мутаций дымчато-серой норки и записку: «Чтобы согреть прелестные плечи». Золотое платье было без рукавов и без бретелек, палантин изумительно шел к нему, и Беатрис в зеркале выглядела потрясающе. В семь, когда переговорное устройство домофона снова зажужжало, она была полностью готова и гордо направилась к выходу, высоко держа голову. Она ему покажет!
Очередной лакей, ожидавший ее возле двери, сообщил:
— Мистер Лоуэлл-Стейн прислал за вами не автомобиль, а свой личный вертолет и сказал… — Он прикоснулся к пуговице ливреи, и мелодичный голос Рона произнес: «Чем быстрее будет транспорт, тем скорее ты окажешься со мной, моя любимая».
— Показывайте дорогу, — резко сказала она, хотя втайне была рада, что ей не придется путешествовать в его автомобиле-кровати, хотя, конечно, вертолет тоже мог иметь свои секреты.
Но если таковые и были, то ей не пришлось с ними познакомиться. Он всего лишь стремительно доставил ее к мраморному балкону, выступавшему высоко над землей из глянцевого бокового фасада «Лоуэлл-Стейн-Хауса», этой потрясающей постройки, представлявшей собой одновременно и административное здание, и особняк, средоточие мощи всемирной промышленной империи «Лоуэлл-Стейн Индастри», хозяин которой лично помог ей выйти из кабины.
— Вы прекрасны, поистине очаровательны, и я счастлив приветствовать вас в своем доме, — сказал он, загорелый, красивый, представительный, одним словом, совершенный образец мужчины. Беатрис решила держаться холодно и отчужденно, надеясь таким образом перехватить инициативу.
— Это очень хороший вертолет, — сказала она холодным, как лед, тоном, — и по крайней мере не превращается в летающий бордель одним нажатием кнопки.
— Да нет, же, превращается, но только не для вас. Для вас сначала предусмотрены обед и театр.
— Как вы смеете!
— Я не смею ничего. Смеете вы, ведь вы решили приехать сюда, чтобы бросить мне вызов. А теперь прошу вас внутрь, — стеклянная стена целиком поднялась, они подошли, и опустилась за их спинами, когда они вошли в дом, — и выпьем по коктейлю. Я старомоден, и мы получим традиционный напиток. Мартини, водка или джин — что вы предпочитаете?
Рон ткнул пальцем в раму «Обнаженной махи» Гойи — конечно, оригинал. Картина отъехала в сторону, открыв окошко, за которым бесконечным, по-видимому, потоком проплывали, бутылка за бутылкой, все сорта водок и джинов, когда-либо сделанные во всех уголках Земли с тех пор, когда мир был еще молод. Беатрис прекрасно, как ей показалось, скрыла свое невежество относительно не только избранных сортов спиртного, но и мартини вообще: она небрежно махнула рукой и проговорила:
— Вы хозяин, так почему бы вам не выбрать для нас обоих?
— Отлично. Мы возьмем бомбейский джин и добавим туда тысячную долю эссенции «Нойли прат»… Да, именно так.
Автоматизированный бар, несомненно, внимательно прислушивался к его словам. Бутылки в окне, чуть заметно вздрогнув, остановились, и на мужчину и женщину хмуро воззрилась королева Виктория. Стеклянная дверца отодвинулась, и хромированная рука ловко ухватила бутылку, вскрыла ее, наклонила и.., принялась лить ее содержимое прямо в воздух.
— Ой! — испуганно вскрикнула Беатрис, видя, как прозрачная струйка устремилась вниз, на ковер.
— Немного претенциозно, — сказал хозяин, — но, что поделать, люблю сильные эффекты.
В последний момент из невидимой ниши выскочил большой стакан и поймал все спиртное, до единой капли. Было необыкновенно забавно наблюдать, как робот подчеркнуто бодрыми движениями извлекает различные предметы и ингредиенты и смешивает заказанный напиток. Магнитное поле подхватило сосуд за серебристую полоску и подняло его на уровень человеческих глаз; он свободно висел в воздухе. Послышался звон колокольчиков, и из бара выскочил манипулятор-рука со множеством шарнирных сочленений и крохотной головкой для распыления аэрозоля на конце. Рон легко дотронулся указательным пальцем до одной из головок, и на поверхность налитого в бокал джина упала тончайшая струйка.
— Люблю сам участвовать в смешивании коктейлей, — пояснил он. – Мне кажется, что так он получается лучше.
После этого в шейкер опустилась и — раз, два, три – поднялась криогенная трубка с жидким гелием, остудив напиток с точностью до сотой доли градуса, затем появился поднос, на котором стояли два изумительного изящества хрустальных бокала, охлажденных до той же температуры. А вслед за этим, под звук другого перезвона, появилась телескопическая позолоченная рука.
— Маринованная луковичка или цукат? — спросил Рон.
— На ваш выбор, — смеясь, ответила очарованная действиями робота девушка.
— Пусть будет и то и другое, — улыбнулся он в ответ. — Позволим себе сегодня посибаритствовать. — Манипулятор поставил блюдце с крохотными луковичками и засахаренными ломтиками прозрачной цедры, а хозяин подал гостье бокал.
— Тост, — провозгласил он, — за нашу любовь.
— Не грубите, — наставительно заметила она, отпивая из бокала. – Мне кажется, что все идет очень хорошо.
— Понимать — значит любить. Я не желал нагрубить вам, а лишь напомнил, что, прежде чем закончится ночь, вы насладитесь экстазом.
— Ничего подобного. — Она поставила бокал на столик и сделала шаг назад. — Я голодна и хочу уйти отсюда и отправиться на обед.
— Прошу простить меня: я не предупредил вас, что мы будем обедать дома. Я уверен, что меню вам понравится. Это ваш любимый ристаффель, ведь, насколько мне известно, вы обожаете индонезийскую кухню. — С этими словами он взял ее под локоть и повел в столовую. — Мы начнем с лоемпиа, затем нас ждет назигоренг самбал олек, а вино.., вино!.. Мне удалось найти прекрасное вино, изумительно подходящее к этим экзотическим блюдам.
Как только они вошли в двери, заиграл оркестр-гамелан, а по невысокой эстраде плавно заскользили девушки в одеяниях храмовых танцовщиц. Стол был сервирован, на нем стояли дымящиеся блюда с первой переменой, среди которых медленно вращались горки разнообразных сосудов со всевозможными специями и соусами. Беатрис знала, что рис будет приготовлен идеально, а специи будут самыми лучшими. Ей действительно очень нравилась эта кухня, но хозяин желал слишком многого, и его нельзя было поощрять. Она должна быть твердой и при малейшей возможности ставить его в неловкое положение.
— Да, я на самом деле некоторое время с удовольствием ела подобные блюда, — заявила она, усиленно стараясь придать лицу разочарованное выражение; слюна, заполнившая ее рот под влиянием дивных ароматов, мешала ей говорить, — но они мне надоели. Мне нравится… Мне нравится… – Что же сказать? Она попыталась придумать что-нибудь поэкзотичнее. — Я больше всего люблю.., датскую кухню, эти восхитительные сандвичи.
— Подумать только, какую ужасную ошибку я чуть не совершил, — спокойно откликнулся Рон. — Уберите все это.
Беатрис отскочила в сторону, так как пол, чуть ли не у нее под ногами, раскрылся, и стол со стоявшей на ней едой, блюда и бокалы, даже стулья, провалились в отверстие. Перед тем как пол сомкнулся вновь, она успела услышать снизу ужасный грохот. Помилуй бог, он , же выбросил все это: серебро, хрусталь и все остальное. Оркестр и балерины исчезли со своих эстрад, и на какое-то мгновение она всерьез испугалась, что они тоже отправятся в мусоросжигательные печи вместе с шедеврами индонезийской кухни.
Посреди столовой появился длинный дубовый стол, сплошь уставленный блюдами, а рядом с ним два тяжелых кресла с высокими резными спинками.
— Если быть точным, то мы будем есть сморре-брод, — сказал Рон, — так как это не совсем то, что мы привыкли называть сандвичами. Их здесь пятьсот, так что я уверен, что вы найдете свои любимые. И пиво, естественно, «Туборг П-П». Ведь это прекрасная пища, которую следует есть с пивом и «аквавита», этим изумительным датским шнапсом, который подается замороженным, в виде кусочков льда. Вы же знаете, что у каждой кухни есть свои правила.
Она этого не знала, но умела учиться. Она пробовала блюда, ела, но все это заслоняла одна и та же мысль, мерцавшая перед ее мысленным взором в такт пламени свечей на столе, чуть заметно колебавшегося от неощутимого ветерка, и не успела эта мысль оформиться, как девушка вновь вернулась в состояние непреклонной твердости, так как прекрасно понимала, что происходит.
— Вы думаете, что можете купить меня за свои деньги, — заявила она, проглотив последний кусок рогерброд мед флоде. — Вы предполагаете, что я буду изумлена и благодарна за все это, настолько благодарна, что позволю вам сделать.., сделать то, что вы хотите.
— Ни в коей мере. — Он улыбнулся, и его улыбка была поистине чарующей. — Не стану отрицать, что существуют девушки, которых можно купить всякими безделушками и угощением, — но не вас. Все это, как вы очаровательно выразились, сделано лишь для нашего удовольствия, а я тем временем стараюсь найти для вас подходящее оправдание.
— Я не понимаю.
— Скоро поймете. В более примитивных обществах любовники сходятся по взаимному соглашению. В этом случае не имеется ни агрессора, ни побежденного. Мы утратили эту простоту и заменили ее ритуализированной игрой, именуемой соблазнением. Женщины совращаются мужчинами и поэтому сами остаются чистыми. Тогда как в действительности оба наслаждаются любовным союзом, величайшим счастьем и удовольствием, известным человечеству, а слово «соблазнение» — это лишь оправдание, которым женщины пользуются для того, чтобы допустить это. Каждая женщина имеет какое-то свое тайное оправдание для того, что она называет соблазнением, и искусство мужчины состоит в умении отыскать это оправдание.
— Ко мне это не относится!
— Конечно же, относится. Но для вас не подходит ни одна из распространенных тривиальных причин. Вы не удовлетворитесь таким простым оправданием, как излишне выпитое, или необходимость уступить грубой силе, или простая благодарность, или что-нибудь еще столь же плебейское. Но мы найдем его; задолго до рассвета мы будем знать все, что нужно.
— Я не желаю слушать ничего подобного, — заявила Беатрис, отложила ложку и встала. — Я хочу ехать в театр. — Она знала, что, покинув этот дом, она будет в безопасности, ну а возвращаться сюда она не намеревалась ни в коем случае.
— Ну конечно же. Позвольте, — он предложил ей руку, она оперлась на нее, и они подошли к стене столовой. Стена беззвучно поднялась, открыв театральный зал, в котором было всего лишь два кресла. — Я ангажировал на этот вечер всю югославскую труппу, и они готовы начать в любой момент.
Пока тянулось представление, она сидела безмолвно, и когда сцена опустела, в ее сознании царил тот же сумбур, что и в тот момент, когда занавес открылся. Автоматически аплодируя артистам, она напряженно ожидала от него какого-нибудь действия. Она была настолько обеспокоена, что отдернула руку, когда он прикоснулся к ней.
— Вам совершенно не нужно, — мягко сказал он, — опасаться меня или насилия с моей стороны. Это не для вас, моя прелесть. Вас — нас – сейчас ожидает всего-навсего немного простого коньяка, за которым мы сможем обсудить восхитительное сербско-хорватское представление, которое только что имели удовольствие видеть.
Они вышли через единственную дверь и оказались в отделанной парчой комнате, где венгерский скрипач наигрывал что-то в цыганском духе. Они сели за стол, и тут же появился официант во фраке; он нес на бархатной подушке бутылку, которую с великой осторожностью поставил точно в центр стола и сразу же вышел.
— Я никому не доверяю открывать такие бутылки: эти пробки настолько хрупки, что легко рассыпаются в пыль, — сообщил Рон и добавил: — Мне кажется, что вам пока что не доводилось пробовать коньяк «Наполеон»?
— Если он из Калифорнии, то приходилось, — с полной откровенностью ответила Беатрис. Хозяин прикрыл глаза.
— Нет, — отозвался он, и в его приглушенном голосе угадывалось благоговение, — он не из штата Калифорния, а из Франции, страны, являющейся матерью виноделия. Произведенный, разлитый в бутылки и осторожно уложенный на стеллаж во время краткого, но великолепного царствования императора Наполеона Бонапарта…
— Но ведь это было очень давно, сотни и сотни лет назад?…
— Совершенно верно. С каждым годом этот император коньяков становится еще немного старше — и реже. На меня работают люди, единственным занятием которых являются поиски по всему миру этих и подобных им вещей, за которые они платят любую цену. Я не стану осквернять беседу о прекрасном, называя ту сумму, которая была уплачена за эту бутылку. Вам предстоит лично оценить, стоила ли она того.
Говоря все это, он изящным умелым движением извлек неповрежденную пробку; она легко выскользнула, и хозяин положил ее на салфетку. Он налил совсем чуть-чуть золотистой жидкости — меньше чем на палец — на дно больших пузатых бокалов и подал ей один.
— Сначала принюхайтесь к букету, попробуйте на кончик языка, а только потом сделайте крохотный глоток, — посоветовал он, и девушка повиновалась.
Когда они поднесли бокалы ко рту, в комнате воцарилась тишина. Беатрис подняла голову; на ее лице был написан неподдельный испуг, в глазах стояли слезы.
— Но… Это… Это… — бессвязно пробормотала она.
— Я знаю, — шепотом откликнулся он и наклонился к ней. В этот момент тусклое освещение комнаты еще больше потемнело, а скрипач куда-то скрылся. Его губы прикоснулись к белой обнаженной коже ее плеча, поцеловали его, затем скользнули выше по шее.
— Ox, — громко выдохнула она и подняла руку, как будто хотела погладить его по голове.
А потом воскликнула:
— Нет! — и резко отодвинулась.
— Очень близко, — улыбнулся он, выпрямляясь в своем кресле. — Действительно очень близко. Вы исполнены страсти, и нам осталось лишь подобрать к ней верный ключик.
— Никогда, — твердо возразила она, а он рассмеялся в ответ.
Когда они допили коньяк, свет вновь стал ярче. Из ножки кресла, на котором сидела Беатрис, выскользнуло невидимое для нее серебристое лезвие, прикоснулось к краю ее юбки и исчезло. Рон взял девушку за руку, а когда она поднялась, материя платья вдруг начала расползаться, и на пол посыпался дождь золотых блесток.
— Мое платье! — воскликнула она, вцепившись в стремительно расползавшийся подол. — Что с ним?
— Оно исчезло, — безмятежно пояснил Рон и вновь уселся, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим.
А распад все ускорялся, и она ничего не могла поделать. Прошло лишь несколько секунд, и платье исчезло совсем, и лишь кучка золота, словно спутанный моток золотой нити, лежала у ее ног.
— Черное кружево, подчеркивающее белизну кожи, — сказал он, одобрительно улыбаясь. — Вы надели это для меня. И нежно-розовые подвязки для чулок.
— Вы поступили грубо и жестоко. Я ненавижу вас. Верните мне мою одежду! — яростно потребовала Беатрис, отчаянно стиснув кулаки. Гордость не позволяла ей пытаться заслонять руками тело, прикрытое лишь эфемерными предметами нижнего белья.
— Браво. Вы истинно рыжая по характеру, и я не могу не восхищаться вами. За той дверью вы найдете гардеробную, а в ней купальный костюм, поскольку мы будем плавать.
— Я не хочу… — начала было она, но не окончила фразу, так как кусок пола под ней сдвинулся с места и провез ее через дверь в скромный, но изящный будуар, где ожидала облаченная в черно-белое платье француженка-горничная. На согнутой руке горничная держала элегантный в своей простоте белый закрытый купальный костюм. Она ободряюще улыбнулась, и в этот момент мягкие механические руки деликатно, но мощно ухватили Беатрис, и мигающие разноцветными огнями устройства в считанные мгновения содрали с нее все белье.
— Не забивайт свой хорошенький головка, мадемуазель, — сказала горничная, подавая купальник. — Это биль совсем ерунда, а вы получить впечатление, который будет драгоценность много-много годы. Если захотейть.
— Я поступила опрометчиво, а теперь у меня нет выбора, — ответила Беатрис. — Но все это нисколько не поможет ему. — Она попыталась вырваться из механической хватки, но внезапно ее схватили дополнительные зажимы, и в ее изящные ноздри вставили что-то мелкое, холодное и твердое.
— Какой же чудо этот современное наука, — проворковала горничная, расправляя мнимую морщинку на облегавшем тело купальнике, который вообще-то сидел идеально. — Только не забывайт дыши через нос, и это будет подобно свежий ветерок. Au revoir et bonne chance.
Прежде, чем Беатрис смогла возразить или хотя бы поднять руку и дотронуться до носа, пол раскрылся, и она провалилась в воду. Держа рот закрытым, она погрузилась под светящуюся поверхность и обнаружила, что может дышать так же легко, как и всегда, а ощущение, которое она испытывала, было восхитительным, или, по меньшей мере, новым и волнующим. Сквозь воду она ясно слышала негромкую приятную музыку, а внизу был белый песок, и она нырнула глубже — ее буйные рыжие волосы струились над плечами, — и ей хотелось громко расхохотаться.
Рон, красивый и загорелый, в белых плавках, идеально соответствовавших ее купальнику, с очаровательной улыбкой подплыл к ней, а затем поднырнул и легонько пощекотал ей пятку. Она повернулась, улыбнувшись в ответ, и быстро поплыла в сторону, но он последовал за нею, и они принялись танцевать в кристально чистой воде трехмерный танец, свободно, беспрепятственно и счастливо кружа друг возле друга.
Испытывая приятное утомление, она отплыла в сторону, закрыв глаза, и вдруг почувствовала, как его тело прижалось к ней, руки обняли ее спину, его губы прижались к ее губам, а ее губы ответили на поцелуй…
— Нет… — вслух произнесла она, и из ее рта выскочил большой пузырь воздуха. Она засунула пальцы в ноздри, почувствовала краткое болезненное ощущение, неведомые устройства выскочили и, мерцая, упали на дно бассейна.
— Лучше умереть, — проговорила она, выдыхая остатки воздуха.
С громким бульканьем бассейн опустел, и вот они оба уже сидели на влажном песке.
— Волевая женщина, — сказал Рон, протягивая белое полотенце, как ей показалось, размером в акр, — я люблю вас. А теперь мы будем танцевать гавот. Вам это очень понравится. Будет играть струнный квартет, а мы будем одеты в костюмы того времени. Вы будете великолепны в высоком белом парике и платье с глубоким декольте…
— Нет. Я ухожу домой. — Она почувствовала, что дрожит всем телом, и плотнее закуталась в полотенце.
— Ну конечно, ведь танцы слишком привычное занятие для вас. Вместо этого мы…
— Нет… Моя одежда… Я ухожу! Вы не сможете остановить меня.
Он ответил изящным, как всегда, поклоном и указал на дверь, открывшуюся в стене.
— Прошу, одевайтесь. Я же сказал, что насилие для вас не подходит. Насилие — это не ваше оправдание.
— Для меня н-не м-может быть ни-никакого оп-правдания, — выговорила она. Ее зубы стучали, и она против воли задумалась, почему ее трясет, хотя в помещении достаточно тепло.
Горничная уже дожидалась ее. Она помогла девушке снять купальник и вытерла ее, а тем временем удивительный механизм за считанные секунды привел в порядок ее волосы. По правде говоря, Беатрис даже не заметила всего этого, или же заметила, но не осознала: ее мысли путались и метались, словно летящий на светлое окно рой ночных мотыльков. И лишь когда горничная предложила ей на выбор множество одеяний, ей удалось привести свои мысли в какое-то подобие порядка. Она перебирала платья и костюмы — все ее размера — пропуская великолепные, вызывавшие у нее благоговейный страх, туалеты, пока не нашла в глубине простой черный костюм. Он был на вид очень прост, хотя от этой простоты захватывало дух, и облегал ее тело, подчеркивая плавные выпуклости фигуры, но с этим она уже ничего не могла поделать. Сама не замечая, что ее лицо заново покрыто благороднейшей косметикой, ногти великолепно наманикюрены, не отдавая себе отчета, сколько прошло времени, она, словно родившись заново, оказалась перед хозяином в облицованной дубовыми панелями комнате совершенно целомудренного вида.
— По последнему бокалу, — сказал он, кивнув на ту же самую бутылку коньяка «Наполеон», стоявшую на столе.
— Я ухожу! — громко крикнула она, так как чувствовала, что ей почему-то очень хочется остаться. Проскочив бегом мимо него, она распахнула дверь в противоположной стене и громко захлопнула ее за собой. За дверью оказалась уходившая вверх и вниз лестница, и она пустилась бежать по ней, ниже, ниже, пока не запыхалась и не выбилась из сил. Постояв несколько минут, прислонившись к стене, она выпрямилась, поправила волосы, открыла дверь — и оказалась в той же самой комнате, которую Покинула многими этажами выше.
— По последнему бокалу, — сказал Рон Лоуэлл-Стейн, поднимая бутылку.
Не говоря на сей раз ни слова, она вновь захлопнула за собой дверь и бежала вверх, пока ее силы не иссякли, а лестница не уперлась в пыльную пожарную дверь, которая должна была вести на крышу. С усилием открыв ее, она вбежала.., в ту же самую комнату, которая осталась далеко внизу.
— По последнему бокалу, — повторил Рон, бережно цедя золотые капли в бокалы, а затем, обратив внимание на то, как взгляд девушки мечется по комнате от двери к двери, добавил:
— Все двери, все вестибюли, все лестницы в этом доме приводят сюда. Вы должны выпить этот коньяк. Присядьте. Отдохните. Выпейте. Тост: за любовь, моя любовь!
Ощущая себя обессиленной, она взяла бокал, обхватила его ладонями, согревая теплом своего тела, и выпила. Это был божественный напиток, а Рон склонился к ней почти вплотную, и его губы шептали ей прямо в ухо:
— В этом коньяке содержится наркотик, который сломит твою волю и не позволит тебе сказать «нет». Сопротивление бесполезно, ты моя.
— Нет, нет… — чуть слышно пробормотали ее губы, тогда как руки сказали «да», обняли его и подтянули вплотную. — Нет, нет, никогда, никогда… — И в этот момент погас свет.
* * *
— Наркотики, наркотики, подавляющие волю, — сказала она позже, в теплой темноте. Их пальцы были сплетены, спиной она ощущала прохладные простыни, а в ее голосе угадывалось самодовольство. — Ничего, кроме наркотиков, не могло сломить моей стойкости.
[Девушка может отвергнуть ваши объятия словами: «Ты меня сейчас обидишь!.. Я сейчас уйду!..» При попытке поцеловать попытается возмутиться: «Ты слишком много себе позволяешь!» Ваше предложение продолжить свидание в приятной домашней обстановке может быть пресечено любимым аргументом: «Я тебя еще мало знаю!..» При расстегивании бюстгалтера вы вполне можете услышать: «Я еще не готова к этому!.. Я не такая!..» А после ночи любви: «Не виноватая я!.. Он сам ко мне пришел!..» Не у каждого человека хватает смелости признать свои желания и взять на себя ответственность за них. На практических пикап тренингах Академии Знакомств с использованием спецоборудования вы в реальных условиях научитесь мирить женщин с их самолюбием (или совестью), умело создавая устраивающие слабый пол оправдания для прыжка в омут любви.]
— Неужели ты на самом деле веришь, — ответил мужской голос, в котором слышалось искреннее изумление, — что я мог добавить хоть что-нибудь в этот коньяк? Конечно, нет, моя любимая. Мы лишь нашли подходящее тебе оправдание, только и всего.
/ Гарри Гаррисон /